ПИСЬМО СЕДЬМОЕ
ПИСЬМО СЕДЬМОЕ
Новый день начался с безоблачного неба, а потом постепенно оно закрылось серо-белесой пеленой плотной облачности. Дождь, мелкий, нудный, не заставил себя ждать. В лесу запахло сырой гнилью валежника и грибами. Да, да, появился какой-то грибной привкус, что вовсе не всегда обозначает близкое соседство с грибным местечком.
Остаток предыдущего дня, как и последовавшая за ним ночь, ничем особо примечательным не запомнились, если не считать встречи с варварски вырубленной березовой рощей, отдаленно напоминавшей картину художника Васнецова «После побоища Игоря с половцами». Только вместо павших русских ратников там и сям валялись неприбранные стволы высоко срубленных деревьев и груды веток. Земля, что ли, местному колхозу понадобилась или леспромхоз дровозаготовки производил — не знаю, но зрелище исковерканной природы было удручающим.
Ох, как много вот таких «исправлений» пейзажа мне встречалось за эти десять дней! О частых встречах с кострищами, черными плешинами, уродующими наши леса, я уже говорил. Почему бы вообще не запретить каким-то постановлением, законом разведение костров в пригородных лесах, как это, например, осуществлено в Германской Демократической Республике? В самом деле, почему бы это варварство, не только уродующее природу, но и часто служащее причиной лесных пожаров, не приравнять к браконьерству?!
В седьмом письме предлагалось вообразить, что обувь изношена «вдрызг», верхняя одежда порвана и требует ремонта.
Выполнение директивы я начал с того, что присел на пенек и снял «пришедшую в негодность» обувь — изрядно промокшие накануне ботинки на «тракторной» подошве, которые верой и правдой служили мне уже третий год. Промокла, конечно, не «тракторная» подошва, а кожаный верх ботинок, кожа, которую я обычно смазываю гусиным жиром, что является лучшим из известных мне водоотталкивающих средств. Никакой гуталин, крем, касторовое и иное масло или жир не могут конкурировать для этой цели с гусиным.
Приходилось ли вам, городской житель, ходить босыми ногами по свежему жнивью или по лесу с валежником? Если нет, то такой эксперимент вы постараетесь ограничить десятком шагов, кривясь и чертыхаясь от боли. Ну, а если вам, горожанину, предстоит так пройти не десяток шагов, а десяток километров, а то и больше, что тогда подскажет вам ваша находчивость? На память, вероятно, придут лапти наших предков. В двадцатые-тридцатые годы такую обувь можно было встретить даже в Москве на приехавших на заработки крестьянах. Вид их, конечно, был непригляден, особенно осенью, когда и сами лапти, и подвернутые на ноги онучи (обмотки из домотканого материала) источали влагу, оставляя на тротуарах грязные следы. Конечно, имея навык лаптеплетения и материал, можно смастерить и такую обувь. Но я не имел навыка, а обдирать липы ради эксперимента не входило в мои намерения.
Но задание конверта все же надо было выполнить, поэтому, проковыляв еще несколько десятков шагов до подходящего деревца-сухостоя, я спилил его и, присев на соседний пенек, вытесал подобие античных сандалет по размеру своих исстрадавшихся ног. После этого пришлось все-таки найти липу и, ободрав лыко, прикрутить им «сандалеты» к ногам, предварительно сделав углубления для пяток в деревянных подошвах. Получилось не очень изяшно, но ходить было можно.
Расстояние, которое я должен был преодолеть в «античной обуви», в письме не оговаривалось, поэтому часа через два, убедившись в ее пригодности на аварийный случай, я снял сандалеты и повесил на сук какого-то дерева.
Ну, а изношенную обувь следует ремонтировать. Если порван верх, что, впрочем, бывает весьма редко, то надо стараться его зашить. Чаще всего отрываются или протираются подошвы, особенно на каменистой почве. Отставшие подошвы можно скрепить проволокой, если таковая, конечно, найдется, прибинтовать полосками лыка, бечевками, полосками материи. При протертых подошвах вложить внутрь ботинок стельки, вырезанные из свежесрезанной бересты.
Как-то раз, продираясь с велосипедом в мелколесье, я разодрал и брючину, и рукав ковбойки. Иголки с ниткой не было, и я решил… заклеить порванное, используя в качестве клея липкую еловую смолу. Правда, для этого пришлось пожертвовать на заплаты резервный носовой платок, но опыт удался. А делается это так: порванная одежда выворачивается наизнанку, места разрыва состыковываются и смазываются смолой. Затем на намазанный участок накладывается кусок материи по площади чуть больше намазанной. Хорошо место ремонта разгладить подогретой на огне ложкой или плоским камнем.
Нелишне напомнить, что еловая и сосновая смола чрезвычайно трудно смывается с рук, поэтому пузыречек скипидара не помешает туристу, чей маршрут проходит по хвойным лесам. Ведь, даже собирая валежник, обламывая мешающую проходу ветку, строя из них укрытие, запачкаешь смолой руки. Мыло перед ней бессильно, и если нет скипидара, то только длительное стирание мелким песком или землей в состоянии избавить руки от раздражающей липкости.
Стоит далее поделиться опытом по снятию больших по площади участков бересты — верхнего слоя коры березы. Допустимо это, разумеется, в условиях исключительных, в тайге, в окраинных лесах и уж никак не в пригородных. Только в исключительных условиях человек может себе позволить ободрать с живого дерева кору на лыко или на берестяные поделки. Но если такая надобность возникла, то надо знать, как это делать.
Бересту лучше сдирать с гладкоствольных берез, стоящих не на опушках, а в середине леса: с этих деревьев она отслаивается легче. Сделав вертикальный надрез на глубину только верхнего слоя, концом ножа надо осторожно отделить бересту от нижнего слоя коры, так называемой заболони. Затем так же осторожно руками она снимается со ствола. Нанесенная березе рана не загубит дерево, а лишь лишит его прежней белоствольной красоты, взамен которой на стволе появится буро-коричневый пояс. Еще раз повторяю, такую операцию над деревьями допустимо производить только в условиях тайги, в глухомани, вдали от городов и сел и, разумеется, при острой необходимости для человека.
К великому сожалению, в наших подмосковных лесах, таких «оскальпированных» берез можно встретить весьма много. Уродуют деревья и горе-туристы, и грибники, сдирая бересту на растопку своих варварски устраиваемых кострищ, сдирают и мальчишки на «фунтики» для сбора лесной земляники, когда под рукой нет никакой тары, а в кармане имеется перочинный нож.
Лыко — это весь слой коры, сдираемый с лип. Для этого делаются кольцеобразные надрезы сверху и снизу, затем вертикальные. Обстукивание коры способствует более легкому отделению лыка от древесины. Снятие лыка равносильно убийству дерева или гибели его приростов. Поэтому срезка полосок лыка допускается только с паразитирующих приростов дерева или сучьев, что не приносит самому дереву никакого вреда. Вообще говоря, вот такое бережное отношение к нашему зеленому другу — деревьям и растительности, если оно только не мешает человеку, должно культивироваться еще с детства, а пока что, увы, противоположных примеров более чем предостаточно и в лесах, и в парках, и в самом городе. Это и поломанные, исковерканные деревья, затоптанные кустарники и газоны, это зря загубленная красота природы, а часто и наше здоровье.
Но вернемся к путешествию. Нахмурившееся небо, недавно такое бирюзовое и безоблачное, стало затягиваться темными тучками, из которых не замедлило пролиться энное количество воды. Хлорвиниловый плащик надежно защищал тело, а влага, стекающая по нему, нет-нет да и попадала в голенища резиновых сапог, которые я надел взамен «римских сандалий».
Дожделюбивое лягушачье племя сновало и под колесами велосипеда, и под ногами. Приходилось лавировать, но бывало и так, что, прыгая перед движущимся транспортом, пучеглазые нарушители попадали под колеса.
Туристы знают, какие трудности в походе может вызвать занудный дождь, когда все окружающее подергивается серой осенней пеленой и появление согревающего солнышка начинает казаться несбыточной мечтой, когда каждая задетая тобой ветка может окатить тебя водой, когда в лесу невозможно найти что-либо сухое, пригодное для костра. В таких случаях, если нет необходимости продолжать путь, можно подумать и о привале. Так я и сделал, выбрав местечко в группе сосен, где и решил переждать дождь.
Первое, что надо в таких случаях туристу, это укрытие, крыша над головой. Второе — согревающее тепло костра, у которого можно просушить одежду, обувь, ну и, конечно, приготовить горячую пищу. Как я уже упоминал, со мной всегда путешествует плотная полиэтиленовая накидка, которую я использую как накидку-шатер над гамаком при ночлегах и как навес над местом моего дневного привала в случае дождя. По углам пленочной накидки привязаны, небольшие колечки, что дает возможность натягивать ее и как навес, и привязывать под гамаком, чтобы не унесло ветром.
Расположение деревьев, где я остановился, было таково, что моя пленка-полог, растянутая за четыре угла, образовывала крышу, под которой оказались почти 4 квадратных метра земли, защищенной от дождя. Приготовление обеда — дело привычное, не требующее при некотором навыке большой траты времени и усилий.
Мое внимание привлекло странное явление. Капли дождя при полном безветрии падали не равномерно, а периодически, как будто кто-то пригоршнями бросал их на полиэтиленовую пленку моего дневного становища. И вот, когда такая очередная пригоршня пробарабанила по крыше, я увидел виновника этого озорства. То была скакавшая по ветвям сосны рыженькая белочка. Трудно сказать, что вынудило грациозного зверька покинуть сухое гнездышко, чтобы рискнуть промочить свою летнюю шубку. Может быть, ею руководило законное возмущение поведением человека, беспардонно расположившегося у подножия ее сосны. Может быть, что более вероятно, ее раздражал дымок, вьющийся из трубы моего самоварчика. Но, может быть, ею руководило простое любопытство, присущее этим акробатам наших лесов.
В сумке осталось несколько ржаных сухарей, и я решил поделиться с белочкой, чтобы этим сгладить вину за свое невольное вторжение в ее владение. Просверлил концом ножа дырку в сухаре, выбрался из-под полога и, потянувшись, насадил сухарь на подходящий сучок соседнего дерева. Самоварчик, выполнив свое дело, погас, и мне ничего не оставалось делать, как сидеть на стульчике и наблюдать за приманкой. Прошло что-то около получаса, белка не показывалась, и я решил, что ее интерес ко мне пропал и она ускакала отлеживаться в свое гнездышко. Но нет! Из-за ствола дерева, на котором была повешена приманка, показался пушистый хвостик, потом усатая мордочка с черными бусинками глаз. Белка спускалась по стволу почти вниз головой небольшими кругами. Достигнув места, на котором висел прельстивший ее сухарь, белка дернула его в одну сторону, потом в другую и, наконец, догадавшись, сняла его с сучка так, как это делает с высушенными грибами своего зимнего запаса. Позавтракать сухарем она помчалась на вершину сосны, и больше я ее не видел. Приходилось читать, что сейчас охотоведы обогощают оскудевшие живностью подмосковные леса, но я не слышал, чтобы в реестре выпускаемых зверюшек значился беличий народ. А надо бы! Уж очень эти зверюшки оживляют наши леса.